Антиутопия бессмертна и живет в наших сердцах (c) Aidis Ridael
06.06.2012 в 17:50
Пишет faolchu lynn:ad memoriam
У меня нет любимых авторов и любимых книг. Как не бывает любимых певцов, актеров, персонажей. Миров, где "хотелолсь бы жить", тех, "кем хотелось бы стать". Никогда не было. Как не было вероисповедания, кумиров и богов. Не будет.
Я не возлюбил Толкиена и не отправил крышу мотать круги над Артой.
Я всего лишь.. безмерно ценю эти - всегда своевременные - «встречи» в самом сердце Мироздания. «Беседы»...
читать дальше
…Камни жгли, как раскаленные уголья, но он только крепче сжимал в руке искры мертвого света, поняв - мгновенно и неизбежно - суть их, бывшую и будущую.
Замысел просто избрал иной путь: остановить его невозможно. Бесполезно.
Замысел смеялся над ним: ты хотел выбирать? – вот же, выбор твой перед тобой! Ты не хотел, чтобы мир Замысла существовал – и, чтобы предотвратить его рождение, взял в союзники Ее. Что ж, Огненный не принесет уже Камни в Покинутые Земли – но кто узнает о том, какие ростки должны были прорасти из этих зерен? – а Она останется в мире, Она будет существовать, и тебе не уничтожить Ее, потому что ты, связанный словом и образом, перестал быть чистым Пламенем: лишь Пламя могло бы сжечь Ее – лишь Я; но Я не стану помогать тебе. Никто не узнает о том, что ты предотвратил; но все будут помнить, что ты привел в мир всепожирающее Зло. Никто не узнает, что ты пытался сохранить – никто не задумается над этим; но все будут помнить о том, что ты уничтожил. Всегда. Вечно: до Конца Времен.
Верни Камни Валинору – и Феанаро, покинув Землю Благословенную, взрастит всходы Замысла в Арде: весь мир обратится в Валимар. Брось Камни в глубины Великого Моря – волны вынесут их на берег, к ногам Огненного. И пламя земли – не поглотит, не расплавит их: найдутся руки, что примут зерна Замысла, душа, которой откроется, как пробудить их…Унеси их с собой – и Судьба пойдет за тобой по пятам, и ты, ты сам станешь ее орудием.
Отдай их Ей, тому мраку, что притаился за твоей спиной, - смеялся Замысел, - и, пожрав их, Она станет во сто крат сильнее любого из вас: Она поглотит и весь мир - это не будет Моей победой, но твоим поражением.
Ты хотел выбора, Преступивший? – он твой: выбирай!.. Хочешь? – сбрось одежды плоти, оборви нити, связующие тебя с миром; стань Пламенем – тем Пламенем, которым ты был когда-то, тем Пламенем, которое нельзя заточить в Чертоги Ожидания и нельзя заковать в цепи. Сделай это – и от одного прикосновения твоего Она перестанет быть, и Нечто обратится в ничто. Сделай это, отрекись от Слова и Веления, освободись – но знай, что и Замысел не будет более знать преград в мире. Впрочем, тебе, свободному, это будет уже безразлично. Мир – твои оковы; что мешает тебе сбросить их?
Тысячи путей у Замысла; пусть даже сейчас ты видишь их все – нет среди них того, что привел бы тебя к победе!..
Изначальный сжимал в руке зерна Замысла, и кровь медленными тяжелыми каплями ползла по его руке.
Боли он не чувствовал.
Любое твое действие – уже проигрыш; и проигрыш – твое бездействие. Все, что ты делаешь, послужит ко благу Моему – к вящей славе Моей. Ты увидишь это. Вот – свобода выбирать, к которой ты так стремился. Вот - право выбора, за которое ради себя и своих созданий ты боролся со Мной. Кем бы ты ни мыслил себя в гордыне своей, ты – лишь нота в Моей музыке, лишь нить в основе Моего гобелена.
- Увидим.
Яростное сияние было нестерпимым.
Ты обречен. Ты проиграешь. Смирись. Сами твои творения, не ведая того, станут служить Моему Замыслу. Тебе не победить. Никогда.
- Увидим.
Что-то неуловимое тенью скользнуло в Голосе: удивление?
Ты не устыдился? Не раскаялся? И сейчас, зная всё?..
Изначальный крепче сжал обожженную руку, жутковато просвечивавшую, словно невиданный светильник из карнеола. Он, наверное, мог бы сказать сейчас, что игра не окончена, что слишком высока для него ставка в этой игре - больше, чем гордость или гордыня, - больше, чем даже собственное бытие…
Он сказал только:
- Я не жалею.
В горячке боя воин не ощущает ран; но сейчас, стоя среди каменистой равнины, - сейчас, когда он был дома, почти дома – после веков разлуки, - сейчас навалилась тяжелая болезненная усталость. Ушло нечеловеческое напряжение, обращавшее все его существо в звонкий клинок, в стрелу, в натянутую до предела струну: схлынуло – резко; сразу. Его била дрожь. Он сознавал, что отдал последние силы стремительному полету над темным, глухо и тяжело дышащим морем, над ночной землей – дальше, дальше от дома: сейчас их, оставшихся, не хватило бы даже на то, чтобы сделать шаг. Хотелось сесть, нет, лечь прямо на эту землю, пахнущую ночной свежестью и влажным от росы камнем. Хотелось опустить веки. Не смотреть. Не думать хотя бы несколько мгновений. Забыть обо всем, кроме одного.
Он вернулся.
Темная волна безмолвно, невыносимо-медленно поднималась за его спиной. Со стороны могло показаться – игрок занес руку в бархатной перчатке, готовясь снять с доски одинокую фигурку Черного Короля. А, вглядевшись, можно было различить еле уловимую зыбь: словно жадная нетерпеливая дрожь судорогой подергивала черную шкуру неведомой твари.
Вот только некому было – ни смотреть со стороны, ни вглядываться: от века никто не жил на бесплодном плоскогорье.
Ненасытность: все, что Она поглощала, дарило Ей новый образ, наращивало новую кожу, твердеющую панцирем насекомого, сковывало, и можно было только впитать, вобрать в себя новое, чтобы хотя бы ненадолго избавиться от стеснения формы, выплеснуться из старой тесной скорлупы…
Он обернулся, пошатнувшись, ступив тяжело, неловко, - раненый, потерявший слишком много крови, одной волей своей еще держащийся на ногах, - и колыхание черного бархата обернулось зыбким зеркалом мертвой заводи, оно завораживало, медленно затягивала илистая цепкая муть: он видел, как тянутся щупальца мертвенного холода - к нему, в него, сквозь него - словно в склизкой тине рука утопленника навстречу обожженной живой ладони, - и не было сил вырваться, не было сил удержаться на краю бездны...
Она станет во сто крат сильнее любого из вас: Она поглотит и весь мир…
Стань Пламенем, Преступивший… Мир – твои оковы; что мешает тебе сбросить их?..
Он пересыпал сверкающие зерна Камней в левую руку, оскалившись от боли, и вскинул правую, окровавленную, в спекшихся сгустках – ладонью вперед, навстречу Волне. Бархатные струи дернулись обожженными щупальцами – словно самый воздух уплотнился, став незримой прочнейшей стеной-щитом.
...если говорю языками человеческими и словами Силы, а любви не имею, то слова мои - ветер в пустыне, и сила моя - песок меж ладоней...
Но Она, отступившая было, уже начинала прорастать щупальцами, паучьими лапами сквозь преграду, вгрызаясь в нее, словно червь в яблоко, меняя обличье – а обожженные пальцы плели вязь Слов, снов, явей, спелая Образ, кокон, тюрьму для Той, что не могла умереть, потому что не жила.
...и если наделен я дарами Силы, и ведаю всякие тайны, и имею всякое познание, так что волен творить и разрушать, а любви не имею - то я ничто, и знание мое - мертвый камень, и сила моя - прах на ветру...
И налетел огненный вихрь - темное пламя крыльев, раскаленной лавой полыхающие глаза, жгучие плети, земной опаляющий огонь: Ллах’айни. Они, искры Пламени Творения, плели сеть вокруг нее – и Oна, жаждавшая, алкавшая этого пламени, не могла его взять; не могла насытиться. Они сплетали вокруг Нее сеть из самих себя, и от любого Ее движения тверже становилась броня Образа – раз за разом Она прорывалась вовне, гноем просачиваясь из трещин твердеющей опухоли, но сеть держала крепко - неизбывнее, неизбежнее было стеснение не-свободы, броня окалины, хитиновый панцирь богомола, под которым таилась Жажда – о, Она кричала и выла бы от боли, если бы знала иную боль, кроме вечной неутоленности!..
Она металась в этой сети, пока не стало невозможным разбить изнутри скорлупу Образа.
И тогда Ллах’айни ушли.
...и если раздам все, что имею, и тело мое, и самый дух мой отдам на сожжение, а любви не имею - что пользы в том и что с того живущим...
Крылатый медленно опустился на колени, потом навзничь на каменистую звенящую землю, и закрыл глаза. Боль толкалась в ладонь остроклювым детски-беспощадным птенцом, боль не давала забыть о себе. Боль – была.
- Я не жалею, - тихо повторил он.
URL записиУ меня нет любимых авторов и любимых книг. Как не бывает любимых певцов, актеров, персонажей. Миров, где "хотелолсь бы жить", тех, "кем хотелось бы стать". Никогда не было. Как не было вероисповедания, кумиров и богов. Не будет.
Я не возлюбил Толкиена и не отправил крышу мотать круги над Артой.
Я всего лишь.. безмерно ценю эти - всегда своевременные - «встречи» в самом сердце Мироздания. «Беседы»...
читать дальше
…Камни жгли, как раскаленные уголья, но он только крепче сжимал в руке искры мертвого света, поняв - мгновенно и неизбежно - суть их, бывшую и будущую.
Замысел просто избрал иной путь: остановить его невозможно. Бесполезно.
Замысел смеялся над ним: ты хотел выбирать? – вот же, выбор твой перед тобой! Ты не хотел, чтобы мир Замысла существовал – и, чтобы предотвратить его рождение, взял в союзники Ее. Что ж, Огненный не принесет уже Камни в Покинутые Земли – но кто узнает о том, какие ростки должны были прорасти из этих зерен? – а Она останется в мире, Она будет существовать, и тебе не уничтожить Ее, потому что ты, связанный словом и образом, перестал быть чистым Пламенем: лишь Пламя могло бы сжечь Ее – лишь Я; но Я не стану помогать тебе. Никто не узнает о том, что ты предотвратил; но все будут помнить, что ты привел в мир всепожирающее Зло. Никто не узнает, что ты пытался сохранить – никто не задумается над этим; но все будут помнить о том, что ты уничтожил. Всегда. Вечно: до Конца Времен.
Верни Камни Валинору – и Феанаро, покинув Землю Благословенную, взрастит всходы Замысла в Арде: весь мир обратится в Валимар. Брось Камни в глубины Великого Моря – волны вынесут их на берег, к ногам Огненного. И пламя земли – не поглотит, не расплавит их: найдутся руки, что примут зерна Замысла, душа, которой откроется, как пробудить их…Унеси их с собой – и Судьба пойдет за тобой по пятам, и ты, ты сам станешь ее орудием.
Отдай их Ей, тому мраку, что притаился за твоей спиной, - смеялся Замысел, - и, пожрав их, Она станет во сто крат сильнее любого из вас: Она поглотит и весь мир - это не будет Моей победой, но твоим поражением.
Ты хотел выбора, Преступивший? – он твой: выбирай!.. Хочешь? – сбрось одежды плоти, оборви нити, связующие тебя с миром; стань Пламенем – тем Пламенем, которым ты был когда-то, тем Пламенем, которое нельзя заточить в Чертоги Ожидания и нельзя заковать в цепи. Сделай это – и от одного прикосновения твоего Она перестанет быть, и Нечто обратится в ничто. Сделай это, отрекись от Слова и Веления, освободись – но знай, что и Замысел не будет более знать преград в мире. Впрочем, тебе, свободному, это будет уже безразлично. Мир – твои оковы; что мешает тебе сбросить их?
Тысячи путей у Замысла; пусть даже сейчас ты видишь их все – нет среди них того, что привел бы тебя к победе!..
Изначальный сжимал в руке зерна Замысла, и кровь медленными тяжелыми каплями ползла по его руке.
Боли он не чувствовал.
Любое твое действие – уже проигрыш; и проигрыш – твое бездействие. Все, что ты делаешь, послужит ко благу Моему – к вящей славе Моей. Ты увидишь это. Вот – свобода выбирать, к которой ты так стремился. Вот - право выбора, за которое ради себя и своих созданий ты боролся со Мной. Кем бы ты ни мыслил себя в гордыне своей, ты – лишь нота в Моей музыке, лишь нить в основе Моего гобелена.
- Увидим.
Яростное сияние было нестерпимым.
Ты обречен. Ты проиграешь. Смирись. Сами твои творения, не ведая того, станут служить Моему Замыслу. Тебе не победить. Никогда.
- Увидим.
Что-то неуловимое тенью скользнуло в Голосе: удивление?
Ты не устыдился? Не раскаялся? И сейчас, зная всё?..
Изначальный крепче сжал обожженную руку, жутковато просвечивавшую, словно невиданный светильник из карнеола. Он, наверное, мог бы сказать сейчас, что игра не окончена, что слишком высока для него ставка в этой игре - больше, чем гордость или гордыня, - больше, чем даже собственное бытие…
Он сказал только:
- Я не жалею.
В горячке боя воин не ощущает ран; но сейчас, стоя среди каменистой равнины, - сейчас, когда он был дома, почти дома – после веков разлуки, - сейчас навалилась тяжелая болезненная усталость. Ушло нечеловеческое напряжение, обращавшее все его существо в звонкий клинок, в стрелу, в натянутую до предела струну: схлынуло – резко; сразу. Его била дрожь. Он сознавал, что отдал последние силы стремительному полету над темным, глухо и тяжело дышащим морем, над ночной землей – дальше, дальше от дома: сейчас их, оставшихся, не хватило бы даже на то, чтобы сделать шаг. Хотелось сесть, нет, лечь прямо на эту землю, пахнущую ночной свежестью и влажным от росы камнем. Хотелось опустить веки. Не смотреть. Не думать хотя бы несколько мгновений. Забыть обо всем, кроме одного.
Он вернулся.
Темная волна безмолвно, невыносимо-медленно поднималась за его спиной. Со стороны могло показаться – игрок занес руку в бархатной перчатке, готовясь снять с доски одинокую фигурку Черного Короля. А, вглядевшись, можно было различить еле уловимую зыбь: словно жадная нетерпеливая дрожь судорогой подергивала черную шкуру неведомой твари.
Вот только некому было – ни смотреть со стороны, ни вглядываться: от века никто не жил на бесплодном плоскогорье.
Ненасытность: все, что Она поглощала, дарило Ей новый образ, наращивало новую кожу, твердеющую панцирем насекомого, сковывало, и можно было только впитать, вобрать в себя новое, чтобы хотя бы ненадолго избавиться от стеснения формы, выплеснуться из старой тесной скорлупы…
Он обернулся, пошатнувшись, ступив тяжело, неловко, - раненый, потерявший слишком много крови, одной волей своей еще держащийся на ногах, - и колыхание черного бархата обернулось зыбким зеркалом мертвой заводи, оно завораживало, медленно затягивала илистая цепкая муть: он видел, как тянутся щупальца мертвенного холода - к нему, в него, сквозь него - словно в склизкой тине рука утопленника навстречу обожженной живой ладони, - и не было сил вырваться, не было сил удержаться на краю бездны...
Она станет во сто крат сильнее любого из вас: Она поглотит и весь мир…
Стань Пламенем, Преступивший… Мир – твои оковы; что мешает тебе сбросить их?..
Он пересыпал сверкающие зерна Камней в левую руку, оскалившись от боли, и вскинул правую, окровавленную, в спекшихся сгустках – ладонью вперед, навстречу Волне. Бархатные струи дернулись обожженными щупальцами – словно самый воздух уплотнился, став незримой прочнейшей стеной-щитом.
...если говорю языками человеческими и словами Силы, а любви не имею, то слова мои - ветер в пустыне, и сила моя - песок меж ладоней...
Но Она, отступившая было, уже начинала прорастать щупальцами, паучьими лапами сквозь преграду, вгрызаясь в нее, словно червь в яблоко, меняя обличье – а обожженные пальцы плели вязь Слов, снов, явей, спелая Образ, кокон, тюрьму для Той, что не могла умереть, потому что не жила.
...и если наделен я дарами Силы, и ведаю всякие тайны, и имею всякое познание, так что волен творить и разрушать, а любви не имею - то я ничто, и знание мое - мертвый камень, и сила моя - прах на ветру...
И налетел огненный вихрь - темное пламя крыльев, раскаленной лавой полыхающие глаза, жгучие плети, земной опаляющий огонь: Ллах’айни. Они, искры Пламени Творения, плели сеть вокруг нее – и Oна, жаждавшая, алкавшая этого пламени, не могла его взять; не могла насытиться. Они сплетали вокруг Нее сеть из самих себя, и от любого Ее движения тверже становилась броня Образа – раз за разом Она прорывалась вовне, гноем просачиваясь из трещин твердеющей опухоли, но сеть держала крепко - неизбывнее, неизбежнее было стеснение не-свободы, броня окалины, хитиновый панцирь богомола, под которым таилась Жажда – о, Она кричала и выла бы от боли, если бы знала иную боль, кроме вечной неутоленности!..
Она металась в этой сети, пока не стало невозможным разбить изнутри скорлупу Образа.
И тогда Ллах’айни ушли.
...и если раздам все, что имею, и тело мое, и самый дух мой отдам на сожжение, а любви не имею - что пользы в том и что с того живущим...
Крылатый медленно опустился на колени, потом навзничь на каменистую звенящую землю, и закрыл глаза. Боль толкалась в ладонь остроклювым детски-беспощадным птенцом, боль не давала забыть о себе. Боль – была.
- Я не жалею, - тихо повторил он.
@темы: цитата